Снег лежал плотным выхоленным монолитным ковром под ногами, лишь толстые столбы спящих деревьев откидывали рваную тень и не давали почувствовать головокружение от обилия белого. Я был здесь один, если не брать во внимание ворон, дремлющих на заснеженных ветках. Пустота вокруг ощущалась колким морозом, пробирающим до костей. Где-то снег проседал, и были видны небольшие ямки, а где-то виднелись величественные сугробы, напоминающие курганы, отчего становилось зябко. Поговаривают, этому лесу приходилось видеть немало заблудших душ. Они бродили свет за очи, хрустя подошвами, словно голодными челюстями по вечно хрупкому снегу. Многие из них проваливались под землю безвольными куклами, а по утру не оставалось даже следов, только небольшие неровности. Их редко кто искал, еще реже находил. Возможно, даже и не могли увидеть, ведь тут не бывает не потерянных. И если они падали, они падали от того, что яму для себя тащили бережно за пазухой с самого начала, и только ждали, когда она выльется из них в реальность.  Я был таким же. Потерянным взъерошенным вороненком без ориентиров и смыслов, заблудшим среди двух сосен без права на настоящие крылья вместо мягкого шелкового пушка на тоненьких обрубках. Побывавшие здесь однажды предпочитают забыть происходившее как страшный сон или вспоминать с напускной небрежностью и безоружной улыбочкой. Чужой лес - потемки, но свой ведь всегда намного темнее черного.
 За спиной раздался звук и он был настолько неожиданно громким, что сердце, казалось, ухнуло с тела в яму. Я здесь был один, а быть может, и не совсем. Ворона расправила крылья на старом пне. Непроницаемые бусины глаз искрили раскаленными углями, она гордо вскинула вверх мощный клюв, не скрывая прицельного внимания. Я помнил ее, не мог забыть. Полупрозрачная дымка переливалась на пне нежной вуалью и тягучими потоками тянулась к земле, она набирала плотность, теряя эфемерность, расходилась все дальше, съедая снег и обнажая беззащитный грунт. Предательский комок подходил к горлу, пока нечто живое, болезненно знакомое прорывалось сквозь тонкую мембрану, все больше напоминающую очертаниями человека. Призрак. После захода солнца они слетались сюда на заслуженный праздник родом из прошлого. Они толпились, каждый около своего кургана. Необычайно красивые и тонкие, изящные и бестелесные. Призрак обретал контур: вырисовывал колкие локти, изгибы фигуры, мелкие черты лица. У него еще не было прежней четкости, свойственной живым существам, но я чувствовал присутствие. Это вызывало панику и страх. Я не знал, чем заглушить нарастающую боль в груди, как успокоить онемевшие трясущиеся руки. Впрочем, ни тогда и ни сейчас я не умел контролировать свои эмоции. Эмоции, способные создать сверхновой целую Вселенную, где люди обретают ультрамариновые крылья, а бутоны рождаются из зачесанного по углам пепла и расходятся плющом по морозной стене. Эмоции, способные пламенем испепелить и вывернуть мир наизнанку, подставляя под обозрение искорёженные внутренности, а после породить черную беспощадную дыру, готовую засосать в свое оголодавшее нутро практически все, что попадется на пути. Я, конечно, не забыл прошлую зиму, которая величественной фигурой стояла передо мной сейчас. И  я еще не знаю, что ей сказать, потому что слова разлетаются свистящим под ногами ветром. Природа и все живое следует по кругу. Порой, не умирая физически, нас добивают морально, и ты не всегда знаешь, что же в действительности было бы лучше. Просто складываешь в яму и посыпаешь пеплом. Порой, ты получаешь шанс на спасение. Порой, восстаешь из пепла. Мир - это всего лишь маленький шарик, который крутится от лета к лету, от зимы к зиме. Закономерно. Естественно. Можно лишь выбирать, в какую сторону его нужно крутить в следующий раз. Призрак протягивают руки, и я просыпаюсь.
 За окном снег. У меня затянувшаяся температура.