Королева Проклятых. Первая часть

  Земля обрастает порождением человеческой цивилизации; покрывается высотками с круглосуточными пестрыми билбордами, россыпью фонарей на спутниковой карте неотличимой по яркости от Млечного Пути; прожекторы гоняют туманные лучи по ночному небу, взывая к невротичности граждан и возбуждая нервные окончания на диковинные постапокалиптические образы с непременным плачем сирен. Мягкая почва покрывается асфальтом, словно наращивает броню, вторую не пробивную кожу. Где-то глубоко под землей, там, куда не доходят провода и монолитные трубы, все еще пульсируют красные раздутые жили в ритме большого оголенного сердца. Однажды они замрут, сожмутся в спазме, останавливая время и пространство, вытянутся по прямой, и тогда проснется она. Ее глаза распахнуться, холодные и стеклянные, желтоватые как у дикой кошки,  с рисунком из капилляров - точный слепок сердца в ореоле вен. Земной шар замрет в предчувствии новой эры. 

   Никто не знал откуда она пришла, сколько ей лет и умеет ли она говорить, но каждый уступал ей дорогу, опустив глаза в пол. Люди кучковались, бегло хватали корзины с продуктами, делали несколько шагов назад и замирали, чувствуя странное онемение в охваченных дрожью ногах. Она не торопилась, ее босые шоколадные ступни ступали мягко на почву, не пропуская звук треснувших веток и сухой травы. Им приходилось смотреть на на землю, на следы, что оставались за ней. Им приходилось прикрывать глаза руками и сутулится, лишь бы не видеть ее прекрасного симметричного лица. Она шла к своему алтарю, возведенному ими для нее и во имя нее, по ступенями окрашенными кровью. Ступни оставались девственно чистыми, как и следы за ней.

    Она не называлась и ее старались не называть, или упоминали множеством имен, которые не имели с ней ничего общего. Она сохраняла молчание и с этим приходилось мириться. Ей возводили пирамиды и поили досыта в трепетной надежде на благословение. Каждый полный месяц слетали с плеч головы добровольцев и катились вниз по лестнице с глухим равномерным звуком в полной тишине, пока не достигали последней ступени и не касались в последнем пристанище ее ног. Она поднимала руки к небу и луна наливалась красным в тон ее влажных очерченных губ. Люди ликовали и входили в состояние экстаза, взбивали землю под собой и встряхивая воздух. Они молились той, что должна была дать жизнь, не понимая, что за ней ковровой иссушенной до бела дорожкой тянется смерть.  Они почувствуют это позже, намного позже, когда не останется места для них, когда им придется исчезнуть. Так будет позже, а пока, они будут покидать вместе с ней одни земли и покорять другие, возводить храмы до небес и вспахивать новые поля. Они отдадут лучших из лучших, а она, взамен, даст им испить себя и обрести надежду на неограниченную временем жизнь. Ее дети станут сильнее других детей, а оттого и злее, испытывая невыносимую жажду и нечеловеческую тоску, будучи единожды оторванными от ее сочной налитой кровью груди. Они не сразу поймут, что останутся навсегда в тени матери и только в тени, тайком, съедаемые голодом и злостью, смогут выходить за стены храма. 

Смотреть во внутрь

  А знаете, в век цинизма и любви к жесткой неприкрытой правды цены у сказки нет. Каждый рассказывает в пыльных вагонах с неприкрытым шлейфом собственного достоинства как акулы охотятся на мелких рыб. Я слышал эти истории, я был в этих вагонах, порой, даже в прокуренных тамбурах. Но сегодня мне бы хотелось говорить о том, как может маленькая рыбка поглотить большую. Возможно, виной моя температура, которая быстрыми темпами перескочила за тридцать семь, возможно, просто осень теряет силу, убаюканная первым снегом.

  Я шел домой, температура тела росла от поворота к повороту, снег таял и превращался в грязную воду. Я представлял золотую рыбку, декоративную аквариумную рыбку, что смогла вырваться на волю. Ее чешуя золотом отражалась в лужах, когда солнце выглядывало из пасмурных туч. Возможно, она проплывала надо мной, а, быть может, где-то в темных водах мифического океана. Она была одинока, но не так, как хищники изнывающие от непрерывного голода. Ее жабры фильтровали воду и выпускали чистые потоки, а плавники трансформировали поток в пену. Ее не могли оставить без внимания хищники, у них ведь не было иного выбора. И в этом им нужно было бы посочувствовать. Я заходил в подъезд, когда ее маленький рот открылся, а большие глаза застыли как яичный желток на сковороде. Хищники не могли остановить силу притяжения. В этом была их беда и их наваждение. Они покорно плыли в черную космическую бездну на встречу звездам и туманностям, проскальзывая в тугую глотку. Они не знали куда плывут, как и не знали почему всё пошло непривычным чередом. Они видели звезды и впервые верили. Пока я заходил домой.

Волосы

Вылюби ее

Когда алкоголь входит новой лунной фазой в твою жизнь и приливом поднимает градус, ты чувствуешь как накрывает волной и выбивает воздух. Морячки танцуют и кидают в зал береты. Лодка поднимается раз. Лодка опускается два. Ты открываешь резко глаза и мир качается в такт твоей русой косе. Маятник бьет булавой раз. Маятник бьет булавой два. В ее глазах отражение кобры, в твоих - отражение. Ты можешь поддаться гипнозу или стать тем, под чью дудку пляшут. Это язык тел, язык инстинктов. Она стягивает резинку с волос и тугой конский хвост рассыпается локонами по плечам. Глаза хищными изумрудами прицельно в лоб - это практически то же самое, что аккуратно и насмерть каблуком пригвоздить к стене. Не говори, слова обезоруживают, но не спасают. Хватай под колено и тяни, пока не почувствуешь чужое неровное дыхание на своей щеке. Если отстреливаться, то с целью, если играть, так до последнего. Пусть лодка кувырком, пусть нет разницы между полом и потолком, пока жизнь еще не способна выбросить тебя за борт. Пока еще. Где губы, а где руки? Оторви от пола и не дай себе проиграть. Береты летят к чертовой матери.  Вылюби ее, вылюби ее. Вылюби ее и влюби. . 

Сны: стажировка

Мы получили направление на стажировку. Нам с сотрудником вручили каталог. Увесистый и обьемный он напоминал большую подарочную энциклопедию с плотными глянцевыми страницами и твердым переплётом. М. перелистывал страницы, они пластичной тушей гадюки норовисто изгибались под пальцами прежде, чем  скользнуть гладким брюхом и растянуться поверх предыдущей. Каталог делился на разделы, которые содержали в свою очередь информацию по видам преступлений. Совсем безмятежно мы пролистали мелкие преступления и перешли к особо тяжким. Я остерегался, что пестрые заголовки войдут под кожу красочными силуэтами фотографий с мест событий и дышать станет нестерпимо сложно, но нет. На снимках с широко распахнутыми бриллиантовыми глазами на серых изможденных лицах вовсе не жертвы, а их мучители. Ты не сразу понимаешь, пролистывая их профили, что перед тобой ужасающие в своем воплощении ходячие мертвецы.

Рабыня

Некоторые истории, правдивые или не очень, хочется хранить у себя как листья-закладки с прошедшей осени. Просто потому что. Просто.
https://birdinflight.com/ru/mir/20171111-rabynya-filippinka.html

Немного о Сопротивлении времени

Наше время - больное время. Вымученное, искореженное, вывернутое наизнанку. Порой, мне кажется, что мы пережили Апокалипсис, взрыв планет, Чернобыльскую катастрофу в масштабах Стругацких. Пожалуй, последнее в самую точку. Мир горит алым взрывом, поднимается токсичной шапкой мухомора на длиной ножке в самые небеса, а мы продолжаем кружиться на каруселях в парке и смотреть на всех с высоты колеса обозрения. Мы еще не знаем, что мир изменился. А может, мы и сами изменились. Скинули кожу, обросли чешуей, вывернули все внутренности наружу. Мир меняется - меняемся мы. Мы меняемся - меняется мир. Эволюция в постапокалиптических условиях.(?) Я еще не решил, последнее предложение с точкой или знаком вопроса. 
Меня задевает, а, быть может, бьет наотмашь этот вычурный токсичный лоск и любовь к фотошопу (словесному в том числе). Меня удручает боязнь неровностей кожи, выпуклостей и впуклостей, при тотальной запущенности и хаосе с многочисленными неровностями в головах. Нет, вы не поняли, даже если решили что поняли. Меня трогает красота до мурашек под кожей. Слишком уж я тонко чувствующий и ранимый человек. Я люблю красоту, но люблю в ее самых разнообразных проявлениях, когда можно изучать часами изгиб губ или динамику тела. Мне нравятся люди вместе с их гусиными лапками и межбровными складками, с их усталостью и тревогами, что темными полукругами падают под глаза.
Я люблю возраст. И не знаю, с каких пор его стыдливо укрывают от заинтересованных глаз. И люблю женщин, даже тех, кто не выглядит моложе себя на эдак энное количество лет. Дело не в генетике ведь, на мой вкус, дело в Сопротивлении. Чем больше сопротивления ты этому миру создаешь, тем больше он влияет на тебя. Ведь наше время - больное радиоактивное время. 

Кино

И я кричу - остановите пленку 

Это кино я уже смотрел 

Эй, режиссер заканчивай съемку 

А он смеется в объектив как в прицел (с)

Затаенное дыхание из последний сил говорит больше, чем самый отчаянный крик. 

Мы можем стоять совершенно одни, никем не тронутые и незамеченные, но чувствовать тысячи глаз на своей коже - своих и чужих. Мы под объективом и мы в отражении - разные люди, а может быть, и не люди вовсе. Вспышки камер делают нас безобразно красивыми, недоступными и легкими. Мы кажемся лучше, мы кажемся круче. Мы кидаем свою жизнь кормом в ноги. Ешьте, только смотрите. Смотрите на нас. Мы ваш наркотик, а вы - наш. 

И только не многоголосое отражение, ухватившее нас, порой, украдкой, коротким смазанным отпечатком, тенью на стене в желтых объятиях домашней лампы, карикатурно смешных и непропорциональных, способно показать пугающую до дрожи красоту нашего безобразия. А может быть, того, что стоит за ней. 

И тогда, только тогда, мы начинаем дышать.